1.7.1. Сциентизм как направление
современного развития философии науки
ХХ век характеризуется великими потрясениями, охватившими западную цивилизацию, что не могло не наложить отпечаток на развитие философии науки. Существенной ее характеристикой являются плюрализм и деидеологизация. Исходя из этих особенностей в развитии современной науки, прежде всего следует выделить сциентистское направление, оказывающее серьезное влияние на развитие как философии науки, так и на науки в целом. Сциентизм главным образом разрабатывает научные и технические проблемы и возник как некритическая уверенность в способности науки решить все проблемы. Эволюционировал как «идеология» ценностно-нейтральной науки, с ориентацией на методы естественных и технических наук. Ведущее место среди сциентизма занимает позитивистская философия науки, которая прошла несколько «волн» от Огюста Конта до Карла Поппера. Сциентизм является определенной традицией философской мысли, к которой надо подходить дифференцированно1. Современные направления позитивизма характеризуются необычайной плюралистичностью. Необычайность плюрализма сциентистски ориентированной западной философии определяется тем, что базируется на единой эпистемологической «платформе» – философии и методологии науки.
Во второй половине ХХ века появляются новые модели научного знания, не вписывающиеся в кумулятивистскую стратегию традиционной эпистемологии. Некумулятивистскую модель знания предложил Карл Раймунд Поппер. Он первым переходит с позиций кумулятивизма, господствовавшего в пространстве науки до середины ХХ века, на позиции реализма2. В обобщенном виде эта позиция заключается в следующем. Поскольку у нас нет возможности установить истинность знания, постольку необходимо направить усилия на поиск возможности установить его ложность. Тем более, что для этих целей можно использовать такую логическую операцию, как modus tollens3. Логические основания позволили Попперу ввести критерий фальсифицируемости научного знания, который может служить средством установления ложности теории.
В то же время идея истины, которая не может быть элиминирована из научной теории, позволяет нам вести речь о том, что эмпирический базис как множество всех фактов, о которых говорит теория включает совокупность ситуаций, которые теория разрешает, что совершенно не исключает, а даже предполагает возможность и необходимость (только в этом случае теория будет научной) наличия совокупности таких ситуаций, которые теория категорически исключает. Вот они-то и являются потенциальными фальсификаторами. Теория является фальсифицируемой, если она точно разделяет класс всех возможных высказываний на два подкласса: те, которые она разрешает, и те, которые она исключает. Принцип фальсифицируемости становится критерием научности теории.
Логика научного исследования Поппера выделяет три класса высказываний: единичные высказывания (факты) – их можно и опровергать, и доказывать; экзистенциальные высказывания – «Бог существует» – их невозможно фальсифицировать; универсальные высказывания (законы) – их можно фальсифицировать. По мнению Поппера, у Маркса и у Фрейда нет потенциальных фальсификаторов, следовательно, марксизм и фрейдизм не являются научными теориями4. Поппер был последним среди тех, кто пытался создать монокритерий определения научности теории.
Каким образом Поппер формулирует фальсифицируемость теории до ее эмпирической проверки? Он считает, что любая, даже хорошо построенная теория не свободна от ошибок. Это допущение, носящее аксиоматический характер, позволило ему ввести принцип фаллибилизма – принципиальной погрешимости научного знания. Отсюда вытекало логическое следствие – рост научного знания есть элиминация ошибок, содержащихся в научной теории. Получается довольно тривиальная, но не свободная от противоречий модель развития научного знания.
Проблема – Теория 1 – Фальсификация.
Проблема – Теория 2 – Фальсификация.
… … …
… … …
И так до бесконечности. Поэтому следует говорить не об истине, а о правдоподобии. Новая теория, сменяющая старую теорию, более правдоподобна, нежели старая. Это и есть рост знания5.
«Критический рационализм» Поппера – это развитие идей, опирающихся на замену принципа верификации принципом опровержения (фальсификации) теоретических положений как способа проверки состоятельности теории. Данный принцип был введëн на основе гипотетико-дедуктивной модели строения научного знания. По этой модели в основе науки лежат гипотезы, из которых посредством дедукции выводятся поддающиеся эмпирическому опровержению следствия. Возникает вопрос: «Гарантирует ли истинность эмпирических следствий (фактов) истинность теории?». Ответ: «Нет, не гарантирует». В логике истинность следствий не ведет к истинности оснований. Индукция (даже научная) не может быть логическим основанием истинности. Поппер считал, что метод индукции необходимо вывести за пределы научного знания. Эти нововведения не вывели Поппера за пределы позитивизма, несмотря на некоторые расхождения. Его «критический реализм» в своей основе имеет рациональное зерно – учëт действительной роли гипотез в науке и возможность их опровержения (фальсификации). Но ключевой все-таки была идея «несоизмеримости» различных исторических этапов познания. Она, а также идея Куна о рациональной несопоставимости принципов, парадигм (образцов научного знания) построения исторически различных типов знания и легли в основу обсуждения проблем соотношения старого и нового знаний в ходе организации философии и методологии науки6. Следует признать, что постпозитивизм, реабилитируя «метафизику», а в еë лице философию как особый вид рационального знания, внëс крупный вклад в разработку проблемы социокультурной детерминации науки.
Таким образом, начиная со второй половины ХХ века, появляются новые научные направления, новые исследовательские стратегии, зафиксировавшие начало зарождения нового исторического этапа развития науки, впоследствии получившего название постнеклассической рациональности. Человеческое познание в это время сводилось исключительно к научному познанию и исчерпывалось научной рациональностью. В философии науки господствующим был логический позитивизм, или неопозитивизм, стремившийся построить для эмпирической науки нейтральный (т.е. свободный от идеологически предвзятых интерпретаций) язык описания фактов. Этот язык должен был быть таким, чтобы теоретические положения можно было выводить по самым строгим логическим законам из протокольных предложений опыта, а предсказания теории подтверждать (верифицировать) обращением к наблюдению и эксперименту. Несостоятельность таких надежд, как мы видели, и была в полной мере выражена Карлом Поппером7. Однако и его концепция оказалась проблематической. Одной из главных проблем философии науки, по его мнению, является демаркация между наукой и ненаукой, а точнее, нахождение критерия, определяющего их различие. К. Поппер называет фальсификацию в качестве главного критерия научности, но на этом пути проблем оказалось слишком много. Например, оказалось, что принципиальной фальсифицируемости подчиняется не любое научное утверждение. Как уже отмечалось выше, экзистенциальные высказывания не фальсифицируемы.
Совокупность научных предложений (теорию) можно фальсифицировать только в том случае, если будет выявлено расхождение их предсказаний с опытом, с эмпирическими данными. Однако не всякая теория может быть сопоставлена с опытом, а значит, и верифицирована. Это очень важное положение заслуживает повторения. По мнению Поппера, всякое научное знание является гипотетическим, а значит подвержено неизбежным ошибкам (фаллибилизм). Несмотря на то, что оно не может быть полностью и окончательно подтверждено, зато вполне может быть избавлено от заведомо ложных (фальсифицированных) положений. По сути, введение нового принципа фаллибилизма, или принципиальной погрешимости человеческого знания, проблему не решало. Поэтому в фундаменте оснований науки находится гипотетико-дедуктивная модель роста знания, которая предполагает процесс выдвижения научных гипотез с последующим их опровержением, т.е. фальсификацией этих гипотез. Опытное знание не может обеспечить полную уверенность в истинности теории, ведь достаточно одного факта, который противоречит теории, чтобы стало возможным ее опровержение.
Определенно можно сказать, что Поппер уверенно продвигался от «наивного фальсификационизма» к усовершенствованной его модели. Его новый «фальсификационизм» заключается в следующем. Теории сравниваются по степени правдоподобия, и хорошо обоснованные теории не должны отбрасываться сразу при обнаружении контрпримеров. Они уступают свое место только при появлении более продуктивных в объяснении фактов теорий. Здесь обнаруживается потребность в новом термине, входящем в основание науки, – «корроборация», т.е. подтверждение, не повышающее вероятности теории, не портящее ее фальсифицируемости. Поэтому идеал науки – в ее постоянном самообновлении. Перефразировав хорошо известное замечание Эйнштейна о науке, Поппер утверждает, что в той степени, в которой научное высказывание говорит о реальности, оно должно быть фальсифицируемо, а в той степени, в которой оно нефальсифицируемо, оно не говорит о реальности.
Логический анализ может показать, что роль (односторонней) фальсифицируемости как критерия эмпирической науки с формальной точки зрения аналогична той роли, которую для науки в целом играет непротиворечивость. Противоречивая система не выделяет никакого собственного подмножества из множества всех возможных высказываний. Аналогичным образом нефальсифицируемая система не в состоянии выделить никакого собственного подмножества из множества всех возможных «эмпирических» высказываний (всех сингулярных синтетических высказываний)»7.
В докладе «Эпистемология без познающего субъекта» К. Поппер предлагает для обсуждения три тезиса об эпистемологии и третьем мире. «Я, по-видимому, породил бы глубокие сомнения у тех, кто знает о моем отрицательном отношении к Платону и Гегелю (их критике посвящена фундаментальная работа по методологии социально-гуманитарного знания «Открытое общество и его враги». – Н.К.), если бы назвал свою лекцию «Теория платоновского мира» или «Теория объективного духа», – пишет К.Поппер. – «Главной темой настоящего доклада будет то, что я называю – за неимением лучшего термина – «третьим миром». … Если использовать слова «мир» или «универсум» не в строгом смысле, то мы можем различать следующие три мира, или универсума: во-первых, мир физических объектов или физических состояний; во-вторых, мир состояний сознания, мыслительных (ментальных) состояний, И, возможно, диспозиций к действию; в-третьих, мир объективного содержания мышления, прежде всего, содержания научных идей, поэтических мыслей и произведений искусства» (там же).
Поппер специально оговаривается, что этот термин является чисто условным и, возможно, можно вычленить в универсуме не три, а больше «миров». Сам он вводит этот термин для того, чтобы побудить к размышлению тех, кого он называет «философами веры», тех, кто занимается исследованием субъективной веры и ее ролью в процессе научного познания.
«Обитателями моего третьего мира, – пишет Поппер, – являются прежде всего теоретические системы, другими важными его жителями являются проблемы и проблемные ситуации. Однако его наиболее важными обитателями, это я буду специально доказывать, – предупреждает он, – являются критические рассуждения и то, что может быть названо – по аналогии с физическим состоянием или состоянием сознания – состоянием дискуссий или состоянием критических споров; конечно, сюда относится и содержание журналов, книг, библиотек» (там же).
Далее он предлагает своей аудитории два мысленных эксперимента, при помощи которых убеждает ее в справедливости первоначального допущения об объективном, независимом существовании третьего мира. Первый предполагает исчезновение всех достижений технической и информационной цивилизаций. Выживают в этом эксперименте только библиотеки и наша способность усваивать содержание сохранившихся знаний. Понятно, что цивилизация возродится. Во втором эксперименте исчезают и библиотеки, а значит, и книги, в которых зафиксированы знания. Сравнивая результаты, можно смело утверждать, что во втором случае возрождение цивилизации проблематично.
Поппер считает, что традиционная эпистемология, т.е. эпистемология Локка, Юма, Беркли и даже Рассела, не соответствует в некотором строгом смысле этого слова стоящей перед нею цели. Следствием этого утверждения является то, что большая часть и современной эпистемологии также не соответствует своей цели. К ней относится, в частности, современная эпистемологическая логика, если мы признаем, что ее задача состоит в построении теории научного знания. Далее К. Поппер приступает к обоснованию трех своих тезисов.
«Мой первый тезис, следовательно, содержит утверждение о наличии двух разных смыслов понятий знания и мышления: (1) знание, или мышление в субъективном смысле, состоящее из состояний ума, сознания или диспозиции действовать определенным образом; (2) знание или мышление в объективном смысле, состоящее из проблем, теорий и рассуждений, аргументов как таковых. Знание в этом объективном смысле в целом не зависит от чьего- либо требования нечто знать; оно также не зависит от чьей-либо веры или диспозиции соглашаться, утверждать или действовать. Знание в объективном смысле есть знание без того, кто знает; оно есть знание без познающего субъекта. О мышлении в объективном смысле Фреге писал: «Под суждением я понимаю не субъективную деятельность мышления, а его объективное содержание».
Мой второй тезис состоит в том, что эпистемология должна заниматься исследованием научных проблем и проблемных ситуаций, научных предположений (которые я рассматриваю просто как другое название для научных гипотез или теорий), научных дискуссий, критических рассуждений, той роли, которую играют эмпирические свидетельства в аргументации, и поэтому исследованием научных журналов и книг, экспериментов и их значения для научных рассуждений. Короче, для эпистемологии решающее значение имеет исследование третьего мира объективного знания, являющегося в значительной степени автономным. Эпистемологическое исследование, как я характеризую его в моем втором тезисе, не предполагает, что ученые претендуют на то, что их предположения истинны, что они «познали» их в субъективном смысле слова «познать» или, что они убеждены в них. Поэтому, хотя в целом они не претендуют на то, что действительно знают, они, развивая свои исследовательские программы, действуют на основе догадок о том, что является, и что не является продуктивным и какая линия исследования обещает привести к обогащению третьего мира объективного знания. Другими словами, ученые действуют на основе догадок или, если хотите, субъективного убеждения (так мы можем называть субъективную основу некоторого действия) относительно того, что обещает неминуемый рост третьего мира объективного знания.
Сказанное, я полагаю, является аргументом в пользу как моего первого тезиса (об иррелевантности субъективной эпистемологии), так и моего второго тезиса (о релевантности объективной эпистемологии).
Вместе с тем я выдвигаю еще и третий тезис. Он состоит в следующем: объективная эпистемология, исследующая третий мир, может в значительной мере пролить свет на второй мир субъективного сознания, особенно на субъективные процессы мышления ученых, но обратное не верно. Таковы мои три главных тезиса»7.
Ближе всех к фальсификационизму Поппера примыкают взгляды Имре Лакатоса, известного западного теоретика, который, сблизившись с К. Поппером в Лондонской школе экономики, трансформировал попперовскую идею фальсификационизма в аспекте методологии научно-исследовательских программ. По мнению Лакатоса: «Философия науки стремится объяснить исторические данные, подведя их под какие-то общие законы, так что эти данные начинают выступать в качестве пробных камней философских теорий»8. Тем самым он выразил позицию сторонников всеобщей парадигмы, которая требует организации науки по такому единому образцу, алгоритм которого однозначно определяет, как рационально использовать понятия, методы, приборы, чтобы заранее определëнные цели достигались заранее определëнным образом.
В работе «Фальсификация и методология научно-исследовательских программ», говорится: «Если рассмотреть наиболее значительные последовательности, имевшие место в истории науки, то видно, что они характеризуются непрерывностью, связывающей их элементы в единое целое. Эта непрерывность есть не что иное, как развитие некоторой исследовательской программы, начало которой может быть положено самыми абстрактными утверждениями. Программа складывается из методологических правил: часть из них – это правила, указывающие, каких путей исследования нужно избегать (отрицательная эвристика), другая часть – это правила, указывающие, какие пути надо избирать и как по ним идти (положительная эвристика)»8.
И. Лакатос экстраполирует эти положения на всю науку в целом, которая может быть представлена как огромная научно-исследовательская программа, подчиняющаяся основному эвристическому правилу Карла Поппера: «Выдвигай гипотезы, имеющие большее эмпирическое содержание, чем у предшествующих». Но поскольку его интересовала не наука в целом, а отдельные исследовательские программы, такие, например, как «картезианская метафизика», постольку он локализирует свою концепцию некими контурами. Прежде всего он выделяет: «(а) Отрицательная эвристика: «твердое ядро» программы. У всех исследовательских программ есть «твердое ядро». Отрицательная эвристика запрещает использовать modus tollens (модус толленс – отрицающий модус условно-категорического силлогизма. – Н.К.), когда речь идет об утверждениях, включенных в «твердое ядро». Вместо этого мы должны напрягать нашу изобретательность, чтобы прояснять, развивать уже имеющиеся или выдвигать новые «вспомогательные гипотезы», которые образуют защитный пояс вокруг этого ядра; modus tollens своим острием направляется именно на эти гипотезы. Защитный пояс должен выдержать главный удар со стороны проверок; защищая, таким образом, окостеневшее ядро, он должен приспосабливаться, переделываться или даже полностью заменяться, если того требуют интересы обороны. Если все это дает прогрессивный сдвиг проблем, исследовательская программа может считаться успешной. Она неуспешна, если это приводит к регрессивному сдвигу проблем»8.
И. Лакатос приводит пример успешной исследовательской программы (теория тяготения И. Ньютона) и называет ее самой успешной среди существовавших когда-либо. Когда английский физик создавал свою теорию, то вокруг нее был океан «аномалий» и она вступала в противоречие со всеми этими учениями, подтверждающими эти «аномалии». Ньютон проявил изобретательность, превратив один котрпример (аномалию) за другим в подкрепляющие примеры. И делал он это главным образом за счет ниспровержения тех исходных «наблюдательных» теорий, на основании которых устанавливались эти «опровергающие» данные. Отрицательная эвристика ньютоновской программы запрещала применять modus tollens к трем законам динамики и к закону тяготения. В силу методологического решения сторонников этой программы ее «ядро» полагалось неопровергаемым: считалось, что аномалии должны вести лишь к изменениям «защитного пояса» вспомогательных гипотез и граничных условий.
И. Лакатос предупреждает, что, работая в рамках исследовательской программы, мы можем впасть в отчаяние от слишком долгой серии «опровержений», прежде чем какие-то остроумные и, главное, удачные вспомогательные гипотезы, позволяющие увеличить эмпирическое содержание, не превратят задним числом череду поражений в историю громких побед. Это делается либо переоценкой некоторых ложных «фактов», либо введением новых вспомогательных гипотез. Нужно, чтобы каждый последующий шаг содействовал прогрессивному теоретическому сдвигу проблемы.
Далее Лакатос останавливается на характеристике положительной эвристики: «(б) Положительная эвристика: конструкция «защитного пояса» и относительная автономия теоретической науки. Исследовательским программам, наряду с отрицательной, присуща и положительная эвристика. Даже самые динамичные и последовательно прогрессивные исследовательские программы могут «переваривать» свои «контрпримеры» только постепенно. Аномалии никогда полностью не исчезают. Но не надо думать, будто не получившие объяснения аномалии – «головоломки», как их называл Томас Кун, – берутся наобум, в произвольном порядке, без какого-либо обдуманного плана. Этот план обычно составляется в кабинете теоретика, независимо от известных аномалий. Лишь немногие теоретики, работающие в рамках исследовательской программы, уделяют большое внимание «опровержениям». Эта политика, или программа исследований, в той или иной степени предполагается положительной эвристикой исследовательской программы. Если отрицательная эвристика определяет «твердое ядро» программы, которое по решению ее сторонников полагается «неопровержимым», то положительная эвристика складывается из ряда доводов, более или менее ясных, и предположений, более или менее вероятных, направленных на то, чтобы изменять и развивать «опровержимые варианты» исследовательской программы, как модифицировать, уточнять «опровержимый» защитный» пояс.
Положительная эвристика выручает ученого от замешательства перед океаном аномалий. Положительной эвристикой определяется программы, в которую входит система более сложных моделей реальности; внимание ученого сосредоточено на конструировании моделей, соответствующих тем конструкциям, какие изложены в позитивной части его программы. На известные «контрпримеры» и наличные данные он просто не обращает внимания»8.
И. Лакатос придает положительной эвристике широкий диапазон и формулирует ее как «метафизический принцип». Например, ньютоновскую программу можно изложить в такой формуле: «Планеты – это вращающиеся волчки приблизительно сферической формы, притягивающиеся друг к другу». Этому принципу никто и никогда в точности не следовал: планеты обладают не одними только гравитационными свойствами, у них есть, например, электромагнитные характеристики, влияющие на их движение. По его мнению, первую скрипку в развитии исследовательской программы играет именно положительная эвристика. Таким образом, методология научных исследовательских программ объясняет относительную автономию теоретической науки: исторический факт, рациональное объяснение которому не смог дать ранний фальсификационизм. То, какие проблемы подлежат рациональному выбору ученых, работающих в рамках мощных исследовательских программ, зависит в большей степени от положительной эвристики программы, чем от психологически неприятных, но технически неизбежных аномалий.
Следствием распространения «критического рационализма» явилось то, что теоретические постулаты (в прежних типах научной рациональности зачастую аксиоматические) начинают подвергаться рефлектирующим и критическим процедурам, вследствие чего в науке появляется новый анализирующий и обобщающий уровень – метатеоретический. Это приводит к усилению процессов интеграции научного знания, объединяющих их методы и способы в единый комплекс (образец) исследовательского инструментария науки в целом.
Появляются новые, по сравнению с логическим, способы обоснования научного знания. Наиболее яркой иллюстрацией этого является модель знания Томаса Куна, которая представляет собой парадигмальную форму развития науки. В философию науки он вводит исторический подход в противовес логическому подходу К. Поппера9. Противоположную методологическую позицию мы видели в «логике научного исследования» Карла Поппера, который в отличие от Т. Куна исходил из принципа фальсифицируемости (опровержения) теории. Выше я довольно подробно представила то, как Поппер отстаивает непосредственную связь теоретического и эмпирического уровней познания, которая и объясняет принципиальную неустранимость ошибок (принцип фаллибилизма). Поэтому научное знание может иметь только вероятностный, гипотетический характер. Лучше всего эти научные тенденции, но с других методологических позиций были выражены лидером историко-эволюционистского направления в философии науки Сэмюэлом Томасом Куном в работе «Структура научных революций». На родине автора она вышла в начале 60-х, когда он вводит понятие «парадигма», т.е. в буквальном смысле «образец» или модель исследования в той или иной отрасли научного знания. Опираясь на понятие «парадигма», Кун выделяет три этапа развития науки: нормальная наука (период накопления фактов); кризисная наука (период конфликта теории и фактов); революционная наука (период разрешения противоречий). Основной симптом кризиса заключается в том, что в парадигме накапливается число нерешенных проблем. Хотя решение есть, оно давит на стенки парадигмы и последняя под давлением внешних и внутренних факторов рушится. К признакам кризиса науки Кун относит и то, что ученые начинают заниматься философией. Так, например, было с физикой в начале ХХ века. Переход от одной парадигмы к другой происходит либо сразу, революционным путем, либо вообще не происходит. Отношения между старой и новой парадигмой несоизмеримы. Например, масса И. Ньютона и масса А. Эйнштейна по-разному формулируются, их нельзя сопоставить. По его мнению, «дисциплинарная матрица» или парадигма, которая определяет ход исследовательской стратегии и тактики научного сообщества на конкретном этапе еë исторического развития формируется в ходе развития «нормальной науки». Поскольку же научные сообщества разделены либо объектами исследования, либо социальными и политическими системами, т. е. они крайне неоднородны, постольку в пространстве науки появляются конкурирующие парадигмы, конфликт (конкуренция) между которыми и приводит к научной революции.
Каждая парадигма определяет свои стандарты рациональности, и в конечном итоге побеждает тот тип научной рациональности, которого придерживается большинство в научном сообществе. После принятия «новой» парадигмы функционирование науки снова входит в «нормальное» русло. Т. Кун противопоставляет эволюционное («нормальное») развитие науки революционному (как бы аномальному), отдавая предпочтение первому10. Получается, что не факты обусловливают научную теорию, а, напротив, теория определяет, какие факты войдут в обобщающую и анализирующую процедуру научного опыта. Например, «Физика» Аристотеля – античная парадигма, то есть образец физического мышления древней эпохи. «Физика» И. Ньютона – классическая парадигма, образец (наилучший, по мнению Куна) физического мышления классической науки. Парадигма должна быть открыта для критики. Ее проблемное поле должно изменяться. Несмотря на все оговорки, парадигмальная модель науки подвергалась критике. Куна критиковали за неопределенность термина «парадигма». Дело в том, что это понятие обозначало не только систему знаний и образцов научной деятельности, получивших признание научного сообщества (термин «научное сообщество» также ввел Кун), но и социокультурные аспекты научной деятельности. Как бы то ни было, но и в основе выбора парадигмы, и в основе выбора дисциплинарной матрицы лежат не логико-методологические, а психологические факторы. Соответственно и критерий научности у Куна тоже находится в этом пространстве. Таким критерием Т. Кун считал согласованность с парадигмой, с дисциплинарной матрицей.
И всë же парадигмальная характеристика постнеклассической науки получила широкое распространение в научном мире, поскольку отражала действительные процессы эволюции научного знания, хотя и с принципиально противоположных позиций. Концепция исторической динамики Т. Куна очертила новое поле проблем философии науки, связанное с соотношением нормального и аномального аспектов знания. В период научной революции происходит не просто переход на следующий этап развития науки (смена парадигмы), происходит крушение научной традиции.
Наиболее показательным такое «крушение» выглядит в концепции «методологического и эпистемологического анархизма» американского философа и методолога науки Пола Карла Фейерабенда. Он выразил тенденцию, исходящую из того, что критерии, которыми пользуются учëные не только разных наук, но и одной и той же, никогда не бывают рационально-универсальными, поэтому нужно оставить проблему гносеологического стандарта и «дать расцвести всем ее цветам». Он формулирует концепцию «эпистемологического анархизма», исходным пунктом которой становится тезис о «теоретической нагруженности» фактов, из чего он делает вывод о том, что кажущееся превосходство одной теории может быть вызвано лишь привычным для нас языком, а не ее объективными достоинствами. Фейерабенд отличался от других позитивистов, преклоняющихся перед эмпирией тем, что был уверен в том, что эмпирический метод не может дать теории независимого основания для выбора. Рациональный выбор между теориями также несостоятелен, поскольку разные теории «несоизмеримы» между собой. На самом деле все зависит от таких факторов, как социальное положение ученого, его мировоззрение, его пристрастия и т.п. П. Фейерабенд уверен в том, что нет и не может быть универсального метода познания, а господство одной, чаще всего, старой, привычной теории – догматизм, с которым надо бороться, так как ничего, кроме вреда для науки, от него нет11. Сторонники методологического плюрализма, доходящего до анархизма, считают, что развитие происходит в результате пролиферации (размножения) теорий, которые являются несоизмеримыми (дедуктивно не связанными, использующими разные методы и разные понятия). В соответствии с позицией теоретического и методологического плюрализма существует множество равноправных форм научного знания (в теории все допустимо), и как раз самые плодотворные периоды развития наук – это периоды борьбы альтернатив.
П. Фейерабенд выступал против методологического принуждения в науке. Возьмем для иллюстрации его взглядов принцип контриндукции: «Например, мы можем использовать гипотезы, противоречащие хорошо подтвержденным теориям или обоснованным экспериментальным результатам. Можно развивать науку, действуя контриндуктивно.
Подробный анализ этого принципа означает рассмотрение следствий из тех «контрправил», которые противостоят некоторым известным правилам научной деятельности. Для примера рассмотрим правило, гласящее, что именно «опыт», «факты» или «экспериментальные результаты» служат мерилом успеха наших теорий, что согласование между теориями и «данными» благоприятствует теории (или оставляет ситуацию неизменной), а расхождение между ними подвергает теорию опасности и даже может заставить нас отбросить ее. Это правило является важным элементом всех теорий подтверждения (confirmation) и подкрепления (corrоboration) и выражает суть эмпиризма. Соответствующее «контрправило» рекомендует нам вводить и разрабатывать гипотезы, которые несовместимы с хорошо обоснованными теориями или фактами. Оно рекомендует нам действовать конртиндуктивно»12.
Однако сразу же возникают вопросы. Чем же контриндукция более разумна, нежели индукция? Какие аргументы можно привести в еë пользу? Какие аргументы есть против неë? Всегда ли можно предпочитать именно еë?
П. Фейерабенд пишет: «Ответ на эти вопросы будет дан в два этапа. Сначала я проанализирую «контрправило», побуждающее нас развивать гипотезы, несовместимые с признанными и в высокой степени подтвержденными теориями, а затем я рассмотрю контрправило, побуждающее нас развивать гипотезы, несовместимые с хорошо обоснованными фактами. Результаты этих рассмотрений предварительно можно суммировать следующим образом. В первом случае оказывается, что свидетельство, способное опровергнуть некоторую теорию, часто может быть получено только с помощью альтернативы, несовместимой с данной теорией. Рекомендация, восходящая к Ньютону и все еще популярная в наши дни, использовать альтернативы только после того, как опровержения уже дискредитировали ортодоксальную теорию, ставит, так сказать, телегу впереди лошади. Некоторые наиболее важные формальные свойства теории также обнаруживаются благодаря контрасту, а не анализу. Поэтому ученый, желающий максимально увеличить эмпирическое содержание своих концепций и как можно более глубоко уяснить их, должен вводить другие концепции, т.е. применять плюралистическую методологию. Он должен сравнивать идеи с другими идеями, а не с «опытом» и пытаться улучшить те концепции, которые потерпели поражение в соревновании, а не отбрасывать их. Действуя таким образом он сохранит концепции человека и космоса и будет их использовать для оценки успехов теории эволюции и других «новейших» концепций. При этом он может обнаружить, что теория эволюции вовсе не так хороша, как принято считать, и что ее следует дополнить или полностью заменить улучшенным вариантом книги Бытия. Познание, понимаемое таким образом, не есть ряд непротиворечивых теорий, приближающихся к некоторой идеальной концепции. Оно не является постепенным приближением к истине, а скорее представляет собой увеличивающийся океан взаимно несовместимых (быть может, даже несоизмеримых) альтернатив, в котором каждая отдельная теория, сказка или миф являются частями одной совокупности, побуждающими друг друга к более тщательной разработке. Благодаря этому процессу конкуренции все они вносят свой вклад в развитие нашего познания. В этом всеобъемлющем процессе ничто не устанавливается навечно и ничто не опускается. Не Дирак или фон Нейман, а Плутарх или Диоген Лаэрций дают образцы познания такого рода, в котором история науки становится неотъемлемой частью самой науки. История важна как для дальнейшего развития науки, так и для придания содержания тем теориям, которые наука включает в себя в любой отдельный момент. Поэтому задача ученого состоит не в том, чтобы «искать истину» или «восхвалять Бога», «систематизировать наблюдения» или «улучшать предсказания». Все это побочные эффекты той деятельности, на которую должно главным образом быть направлено его внимание и которая состоит в том, чтобы «делать слабое сильным», как говорили софисты, и благодаря этому поддерживать движение целого.
Второе «контрправило», рекомендующее разрабатывать гипотезы, несовместимые с наблюдениями, фактами и экспериментальными результатами, не нуждается в особой защите, так как не существует ни одной более или менее интересной теории, которая согласуется со всеми известными фактами. Следовательно, вопрос не в том, следует ли допускать в науку контриндуктивные теории, а скорее в том, должны ли существующие расхождения между теорией и фактами возрастать, уменьшаться или будет происходить что-то третье»12.
Фейерабенд совершенно уверен в том, что нам нужен внешний стандарт критики, множество альтернативных допущений, или – поскольку эти допущения могут быть наиболее общими и фундаментальными – нам нужен совершенно иной мир. Другими словами, мы должны создать новую концептуальную систему, которая устраняет наиболее тщательно обоснованные результаты наблюдения или сталкивается с ними, нарушает наиболее правдоподобные теоретические принципы и вводит восприятия, которые не могут стать частью существующего перцептивного мира. Этот шаг вновь является контриндуктивным. Следовательно, контриндукция, по мнению американского мыслителя, всегда разумна и всегда имеет шансы на успех.
Таким образом, современная наука полисемична и плюралистична. Будем помнить, что сама наука зародилась благодаря усилиям различных «чудаков», не удовлетворявшихся общепринятыми нормами и стандартами. И будущее науки зависит от разнообразия теорий и методов, поскольку никто не знает, какая из них будет эффективной и плодотворной.
|